Савик Шустер родился в Вильнюсе в семье тренера «Спартака». Имеет гражданство Италии и Канады, двух итальянских детей, медицинское образование и канадский диплом. Он начал работать репортером в Афганистане, размещая статьи о войне в изданиях «NEWSWEEK», «DER SPIGEL», и «LA REPUBLICA». С 1988 года Шустер был сотрудником «РАДИО СВОБОДА» в Мюнхене, в середине 90-х возглавлял Московское бюро радиостанции, а после перешел на телеканал НТВ. В России его называли «генетически другим». Шустер был ведущим передач «ГЕРОЙ ДНЯ», и «ТРЕТИЙ ТАЙМ»». Он получил ТЭФИ за лучшее ток-шоу «СВОБОДА СЛОВА». В 2005 Шустер перевез «СВОБОДУ СЛОВА» из России в Украину и вскоре сменил канал. Никто не знает, что ему интереснее на данный момент – эксперимент или рейтинг. В 2008 году журналист Шустер уполномочен нести факел Олимпийского огня в Пекине.
Что проще: заставить говорить толпу или одного человека?
Думаю, что и то, и другое сложно. Я не могу сказать, что труднее: поднимать 120 кг или забивать решающий пенальти. Это две совершенно разные вещи. Личность раскрыть невероятно сложно, а еще труднее, нет, одинаково трудно завести целую толпу людей.
Эти люди продолжают удивлять?
Я в основном делаю политические ток-шоу. Конечно, элемент предсказуемости в них есть. Я думаю, что он свойствен людям советского воспитания, которые стали политиками в постсоветскую эпоху. Они в принципе не считают нужным доносить содержание своих мыслей в разных формах. Ясно, что в политическом мессадже суть одна и та же. Политик не станет один раз говорить, что надо повышать зарплату, а другой раз – что надо понижать. Но его мессэдж может быть обличен в разные словесные упаковки. Надо стилистически находить разные формы для передачи мысли. Очень малое количество людей вообще об этом думает, поэтому они становятся предсказуемыми. Я иногда знаю, что человек мне скажет еще до того, как он начнет говорить. Но сказать, что это не интересно и не стимулирует меня, не могу, потому что я разным людям смотрю в глаза, их слова звучат в разных контекстах. В этом есть некая эмоциональная непредсказуемость.
Есть ли у вас собственный мессэдж?
Религия монополизировала все мессэджи, и придумать что-то важнее, чем десять заповедей, сложно. Доброта есть универсальный мессэдж. Не делай другому того, чего не хотелось бы, чтобы сделали тебе. Правда, в моей работе есть важный момент видения человеческой внутренности. Но я думаю, что все дело в сопереживании. В понимании того, что нет чужих проблем, что они не имеют границ. Я ненавижу, когда мне начинают говорить: «Эта проблема нас не касается». Но вы уже не живете в том мире, в котором можно решить свою судьбу в одиночку. Решая собственную, вы уничтожаете много других судеб. Понимаете, сострадание безгранично. Переживание, радость, открытость – все это не имеет границ, ведь человечество, по сути, является одной маленькой глобальной деревней.
Какого менталитета в вас больше и люди какой национальности вам понятнее?
Европейцы Средиземного моря – итальянцы, испанцы, французы. Я их чувствую по ментальности, они мне ближе. Меня, конечно, нервирует итальянская дезорганизация и расхлябанность, но я все равно это понимаю, пусть и не разделяю. Гораздо меньше таких качеств во Франции и той же Испании. В принципе, эти страны ближе мне по кухне, любви к вину, по ярким цветам: синему, голубому, красному. Сама эстетика Средиземноморья ближе. В меньшей степени мне близки северные культуры. Они мне очень нравятся с точки зрения любопытства, но жить там мне не очень по себе. Я жил в Германии 4 года и должен сказать, что это был достаточно непростой опыт. Я понимаю все объективные причины – все же я работал на радио «Свобода» и находился в достаточно эмигрантской среде, и потому не до конца вошел в немецкое общество. Тем не менее, после Италии Германия мне казалась страной трудной, постной, холодной. Мне близки люди, живущие у Средиземного моря, хотя и родился я на Балтийском.
Какой из языков мира больше всего подходит для журналистики?
Английский. Он иначе построен, свойство английского в том, что это язык глаголов, и потому что язык действия. Вот возьмите ради интереса проанализируйте Хэмингуэя. Его язык рождает новый стиль жизни, мира в движении. Английский в этом смысле самый четкий, потому что он не основан на прилагательных, которые являются очень субъективными. Этот язык очень компактен, динамичен, объективен, если говорить с точки зрения лексики. Английский – это очень быстрый язык, что мне в нем особенно нравится.
Почему обувь гостя передачи никогда не показывают в кадре? Разве она не говорит о владельце так же, как его глаза и руки?
Конечно, обувь говорит меньше по той простой причине, что ее можно купить. Если ее показывать в кадре, съемки должны проходить в особой студии, и люди должны знать заранее о том, что все внешние детали будут показаны зрителю. Скажем, итальянское телевидение делает это сплошь и рядом. Но итальянцы знакомы с правилами игры. Внезапно, без предупреждения показать обувь и носки героя будет некорректным. С другой стороны, у нас нет такой культуры и таких студий. У нас в большей степени развита культура скрывать. Я считаю, что показывать детали – это и есть часть телевидения и визуального искусства. Просто мы еще не готовы к этому.
Почему журналисты, так редко уходят в политику? Какая черта мешает им это сделать?
Вопрос весьма серьезный, если подходить к нему нешаблонно. Но есть реальное «почему» и есть теоретическое. Последнее заключается в том, что если уж СМИ считаются четвертой властью, то зачем уходить в первую, вторую или третью, когда ты сам живешь в четвертой? Я лично очень удовлетворен своей профессией, потому что работаю и влияю на людей так, как мне нравится. Я не хочу уходить в политику и заниматься борьбой за власть и потом, скажем, хозяйственными вопросами. Идеально должно быть так. Скажем, в США люди вполне удовлетворены тем, что работают в журналистике, у них огромная власть. Зачем им другие формы влияния на общество, если эта своя удовлетворяет? Что касается нашей действительности, журналисты как раз и идут во власть. Иногда ее облизывают, иногда в нее внедряются, иногда с ней заигрывают. Но так как у нас нет четкого разграничения на исполнительную, законодательную, судебную власть и власть независимых СМИ, все это перемежевывается и находится во взаимосвязи, и людям иногда даже не надо уходить из журналистики, чтобы быть в политике. Ты и так в политике, понимаете?
Как долго журналисту, побывавшему в горячей точке, может сниться Афганистан?
Мне Афганистан совсем не снится. Я думаю, что если у тебя погибает рядом товарищ или что-то страшное происходит, то тогда война сама по себе сниться может. Но журналист и солдат – это две разные вещи. Журналисту не приходится убивать. Да, он видит смерть. Но он является в этом смысле пассивным наблюдателем, а не активным участником. Конечно, если тебе приходилось убивать или быть причиной чьей-то смерти, тогда это другая ситуация. Но я никогда не был солдатом. Я могу судить по литературе и художественным фильмам, что такой опыт никогда не проходит. Наверно, когда ты являешься одновременно и палачом, и жертвой, ты это чувствуешь. А если ты журналист, конечно, ты видишь много страдания, крови, слез и есть вещи, которые не можешь забыть. Но сказать, что они тебе снятся по ночам, будет преувеличением.
Знаком ли вам мучительный выбор между темами недели, если новостей было много?
Ой, нет. Это слава богу. Когда новостей много и есть выбор – вот это искусство, это я люблю. Ровно наоборот. Вот когда их мало, когда все одинаково делают одно и то же, тогда мне неинтересно. Мастерство реально проявляется только тогда, когда надо выбирать. Может быть – я не задумывался глубоко об этом, но мне кажется, что профессионал обязан любить то, что он делает. Я понимаю, что это правило действует не во всех сферах в одинаковой степени. Хотя даже великий водопроводчик, в принципе, любит то, что он делает. Великий хирург, великий шеф, великий журналист любит профессию, которой занимается. На нее уходит огромное количество времени в жизни. Хорошо это или плохо – вопрос другой. И сон занимает огромное количество времени. Думаю, профессионал обязан любить свое дело.
У вас как все происходит?
Моя профессия изменилась сейчас, я ведь уже не репортер, а телевизионный ведущий, хотя такой профессии и нет. Телевизионный ведущий –это не профессия, это результат. Но, в принципе, я все равно занимаюсь журналистикой, отбираю события и ищу в них суть. Я анализирую свои ошибки каждую неделю, никак не реже. Понимаете, нельзя вызывать доверие у людей, если ты не любишь то, что делаешь. В телевидении меньше глубины, в отличие от печатной журналистики. Но здесь гораздо больше интерактива. Естественно, на телевидении ты не можешь ничего скрыть, ты не можешь быть искусственным. В прямом эфире невозможно скрыть своего отношения к профессии и к другим людям. Поэтому, если у меня большая аудитория, а у меня большая аудитория, это значит, что я искренне люблю то, что делаю, и меня искренне волнуют те проблемы, которые я обсуждаю. В прямом эфире ложь не проходит. Это, кстати, великий урок для политиков, но они этого не понимают.
Встречаются ли в вашем окружении люди, которые не смотрели ни одной из ваших передач?
Не очень часто, но встречаются. В частности, моя супруга. Это как бы мой второй брак. Как бы – потому что у нас гражданский пока. Когда 4 года назад мы с ней познакомились, я работал на НТВ, и у меня уже была и «ТЭФИ», и, в общем, национальная известность. Она не видела ни одной программы, по крайней мере , так говорит. Я не сильно верю, правда. В Украине я встречаю людей, которые никогда не видели меня в эфире. Не видели – и прекрасно. Не это же определяет склонность к взаимоотношениям.
Когда общество присваивает человеку звание "Легенды", он воспринимает это как должное или некоторое время находится в недоумении?
Не знаю. Это надо почувствовать. Я думаю, тут, скорее, недоумение, потому что легенды-то живые. Скажем, сразу приходит в голову Диего Марадона. Он понимает, что он легендарный человек по разным причинам, но я думаю, он находится в недоумении. Миг Джаггер – тоже легенда. Мне кажется, он об этом вообще не думает. Хотя судя по тому, что он говорит в интервью, может, и ощущает себя легендой. Я думаю, что каждый из великих людей чувствует себя по разному. Нельзя сказать, что они все как один воспринимают свою легендарность естественно.
Если представлять мир футбольным полем, какую бы вы выбрали для себя роль: игрока, судьи или футбольного мяча?
Я бы, наверно, выбрал себе роль тренера. Видите ли, мир как футбольное поле – это сложная аллегория. Конечно, можно взять это футбольное поле и спросить у человека: «Ты игрок или мяч?» Мяч по отношению к игроку – жертва, потому что его все время бьют, а игрок по отношению к мячу – насильник. Тренеру, по крайней мере, по мячу бить не надо. Я могу давать указания бьющему, как это делать: помягче или пожестче. Кто чего заслуживает. Вот в этом смысле. Но мне кажется, что я могу рассматривать мир как футбольное поле. Непонятно, куда летит этот мяч и зачем. Что значит этот символ? Я футбольное поле могу рассматривать как мир. Просто мне кажется, что мир сложнее.
В скольких людей вы пытались вложить собственный опыт?
Во многих, особенно когда работал на радио «Свобода». На телевидении – в меньшей степени, что на НТВ, что здесь, в Украине. Но я реально собираюсь это делать в ближайшем будущем. Не то, чтобы растить приемника, зачем мне это? Я просто хочу, чтобы рядом со мной работали талантливые люди. Чем они будут потом заниматься – это их выбор, а я хочу передать свое умение и видение, а дальше - им решать.
