ЧУЛПАН ХАМАТОВА: НЕ НАДО МЕНЯ ЛЕЧИТЬ

-- Чулпан, а вы могли бы влюбиться в Ремарка?

-- Думаю, что нет. Раньше я его вообще не понимала, он мне казался скучным. В старших классах осилила «Трех товарищей», но на «Триумфальной арке» споткнулась -- все это было мне неинтересно. И когда вдруг Галина Борисовна Волчек предложила мне роль Пат, я стала вспоминать, кто же она такая, про что все это. Пришлось прочитать абсолютно всего Ремарка. От книги к книге я стала понимать, что все это похоже на беллетристику, а не на высокохудожественную литературу. Я даже не могла разобраться во всех поступках Пат, не понимала, чем она живет, чего хочет. Но когда взялась за Ремарка в подлиннике, все встало на свои места. У Ремарка все конкретно и просто. Я даже поняла, почему немцы не любят его. Он прост. Это наши замечательные переводчики сотворили вокруг его романов ореол романтичности. Эта романтичность и сбила меня с толку. Ну например, одна из первых встреч Пат и Роберта. «Чем ты занималась раньше?» -- спрашивает ее Роберт. В русском переводе ответ звучит так: «Ничем. Просто жила».

Согласитесь, какой-то загадочный, таинственный смысл, который трудно сыграть. Но оказалось, что Ремарк написал все проще: «Чем ты занималась раньше?» -- «Ничем. Жила для себя».

Все. И никакой романтики. Или вот еще. Сцена, когда они покупают ей шубу, ему -- фрак. «Этот фрак идеально подходит к моей шубке», -- говорит Пат. А у Ремарка, если дословно, это звучит так: «Этот фрак необходим моей шубе».

Я многое знаю о Ремарке, о его трагической жизни. Но не думаю, что мне было бы легко и интересно общаться с ним. Мы люди разного времени, разных вкусов. Нет, у меня с этим человеком, наверное, не сложились бы отношения. Он герой не моего романа. Я другая.

-- Ваша Пат на правах «своего парня» вливается в мужскую компанию. И в этом уже трагизм, потому что это противоречит законам природы: мужчины и женщины -- люди с разных планет. Вы со мной согласны?

-- То, что мы абсолютно разные, -- согласна. Но до «Трех товарищей» я полтора года была на съемках в Таджикистане в окружении мужчин. И отношения там были будь здоров! Но от этой компании я не только не страдала, а испытывала неимоверное удовольствие. Я была просто очарована ими! И вообще в мужской компании я почему-то чувствую себя комфортнее. И как теперь понимаю, мне нужно было пройти «таджикскую» школу. Кто знает, как бы я влилась в компанию Ремарка, если бы до этого где-нибудь в тепличных условиях играла тургеневскую девушку.

-- Мне кажется, что у романа Ремарка и у пьесы Волчек смещены акценты: Ремарка больше беспокоила тема потерянного поколения, Волчек -- тема дружбы, товарищества, то, что сейчас в большом дефиците.

-- Мне трудно с вами спорить или соглашаться. Я так много времени нахожусь на сцене -- а там, где меня нет, идет истеричное переодевание, -- что не могу судить о спектакле. Я его не видела. И вы даже не представляете, как мне хочется посмотреть на все из зала! Что касается тем, то мы хотели сказать обо всем: и о потерянном поколении, и о дружбе, и о любви, и о войне, и о смерти... Что получилось -- не знаю. Хотя с самого начала мы понимали: спектакль будет трудный. Хотя бы потому, что сегодня Ремарк далек он нас, нашего поколения. Но на Ремарка придут те зрители, которые в 60 -- 70-е годы открыли его для себя, он стал их любимым писателем. Как быть? Угодить всем невозможно. И тогда я поняла, что должна играть то, что знаю, что созвучно мне. Актер на сцене убедителен только тогда, когда понимает, что делает. И даже когда я подстраиваюсь под ремаркову Пат, Галина Борисовна начинает вытаскивать через Пат что-то мое, Чулпанское.

-- Интересно, а что вы вкладываете в понятие «потерянное поколение»? Или это вопрос к Патриции Хольман, а не к нашей современнице Чулпан Хаматовой?

-- Почему-то на протяжении всего двадцатого века писатели пишут о «потерянном поколении». Что же получается, что все мы потеряны? И разве можно потерять целое поколение? Да, войны были и есть, была и есть безработица, какая-то напряженность в обществе. Но это не значит, что социальные проблемы уничтожают одно поколение за другим. Я -- не потерянное поколение. Хотя за все поколение отвечать не берусь, я не знаю ни его, ни его проблем. Живу достаточно замкнуто -- сцена, дом, репетиции, съемки. С внешним миром не так часто сталкиваюсь. Но в моей жизни не так давно появились двое замечательных людей: Валера и Сергей. Валера прошел через Афганистан, после ранения ослеп. Вернулся в родную Тюмень. Жизнь оказалась настолько беспросветной, что он решил покончить с собой. Неудачно. Но потом он понял: если жить, значит, нужно многое изменить. Он поехал в Москву, нашел девушку, которая пела им, раненым солдатам, в госпитале. А потом она полюбила его. И сейчас они поют вместе. У них растет замечательный сын, которому уже восемь лет. К нему даже зрение вернулось! Всего два процента, но для него это счастье! А ведь кто-то может сказать, что Валера -- потерянное поколение. Какой же он потерянный, если у человека такая высота духа, если он нашел себя? То же самое и с Сергеем Говорухиным. В Афганистане он потерял ногу. Но не потерял душу. Сережа снимает хорошие фильмы, живет полной жизнью. Значит, все зависит от человека, от того, что у него внутри и что он хочет сделать в жизни. Можно ведь жить и в хоромах, иметь кучу денег, но быть пустым, никому не интересным. Про таких и нужно говорить, что они потеряны.

-- Получается, что конфликт «отцов и детей» тоже надуман?

-- Конечно. По крайней мере это не конфликт поколений, а всего лишь конфликт индивидуальностей. Другие масштабы. Поколение родителей мне не враждебно, и я могу найти общий язык не только с сорокалетними, но и с семидесятилетними, и с шестнадцатилетним подростком. С теми, кто смотрит на жизнь так, как я. В то же время я могу не понять своего сверстника. Поэтому глупо заявлять:

-- Мама, ты не понимаешь меня, потому что ты моя мама.

И хоть я еще не мама, но твердо убеждена, что у детей жизненный опыт накапливается только на собственных ошибках. Бесполезно говорить, что на грабли наступать нельзя. Когда-нибудь ребенок все равно на них наступит и только тогда поймет, что действительно наступать не следовало.

-- Не поверю, что у вас с родителями не было конфликтов.

-- Конечно, были. Но сейчас нет. Мы так редко видимся, что у нас не остается времени на ссоры. А в детстве бедной маме пришлось много из-за меня переживать. Но она всегда пыталась меня понять: и когда из школы выгоняли, и когда заставляли делать всё как все, а я противилась, и когда в сумасшедший дом отправляли...

-- Неужели и такое было?

-- Да. Директриса школы сказала маме, что меня нужно обследовать в психдиспансере и полечить в сумасшедшем доме.

-- За что такое наказание?

-- Меня вызвали в кабинет директора, и взрослая женщина так орала на меня -- а у нас дома никогда голоса не повышали, -- так нервничала, что мне стало неудобно за нее. Как я могла защитить себя? Ответить тем же я не могла, вставить слово -- все равно не услышит. И я сделала ей глубокий реверанс и тихо вышла. Мама, конечно, очень переживала из-за всего этого. Потом сказала: «Тебе нужно окончить школу и получить аттестат. Думай сама, что делаешь». Но к психиатру мы с ней все-таки не пошли.

-- Сейчас вы живете с родителями мужа. Это не просто два поколения на одной кухне. Это -- три актера и художник. И неужели никаких конфликтов?

-- Знаете, если бы каждый психовал из-за того, что кто-то не повесил полотенце, а кто-то не помыл за собой посуду, то здесь давно было бы четыре трупа. Мы не обращаем внимания на эти бытовые мелочи. Есть время и желание -- боремся с бытом, нет -- никого не заставишь. И к совести призывать бесполезно. В этом отношении мы похожи. Но объединяет нас не быт, а родство душ. И если бы мне было плохо здесь, неинтересно, я бы давно ушла.

-- То есть, если бы была материальная возможность, вы бы еще подумали -- разъезжаться или нет?

-- А у меня такая возможность есть. Но нам интересно жить с родителями. Я в них нуждаюсь, а они, по-моему, нуждаются во мне. (Чулпан и ее муж Иван Волков живут с его мамой -- актрисой Ольгой Волковой, и ее мужем -- художником Владимиром... -- Прим. автора.)

-- Взрослея, на многие вещи мы смотрим иначе, даем другую оценку. Окажись вы сейчас в кабинете директора в рваных джинсах, как бы повели себя?

-- Хочется, конечно, сказать, что я стала мудрее, учтивее. Наверное, сейчас я противостояла бы как-то иначе, чем тогда. Но меня иногда подкидывает. Я не знаю, что со мной в эти минуты происходит. Отчетливо понимаю, что сейчас сделаю что-то, чего делать не хочу. В глазах белеет, и я совершаю этот некрасивый, неприятный мне самой поступок.

-- А роли, конкретные образы вас учат чему-нибудь? Или вы набираетесь мудрости от тех реальных людей, которые рядом?

-- Роли многое дают. Они наслаиваются на мой характер, добавляют меня. Анна Франк, Пат -- они ведут меня за собой, чему-то учат. И даже когда уходят в прошлое, то их частица все равно остается в моем характере. Я приступаю к новой роли, зная и опыт Пат, и опыт Анны Франк. Но и конкретные люди, партнеры, режиссеры тоже очень многому учат. Даже атмосфера вокруг спектакля или съемок для молодого актера много значит.

-- А что вам дал «Взгляд»? У меня как у зрителя было такое ощущение, что вы, ведущие, не всегда понимаете друг друга.

-- У телевидения совсем другие законы, чем у театра или кино. С этой задачей я не справилась, потому что не смогла жить по суровым правилам прямого эфира. На передачу приходят интересные люди, рассказывают потрясающие вещи, а потом включают камеру, и я вижу, как меняются и Любимов и Бодров. Сначала я сильно психовала, когда Любимов прерывал собеседника, затыкал ему рот. Но время идет, и он это хорошо чувствует. К тому же меня раздражали операторы, режиссеры, которые вечно стоят перед тобой со скрещенными руками, требуя закругляться. «Скомканный» эфир заканчивался, мы шли куда-нибудь в кафе, разговор продолжался, и опять мне было интересно. Сейчас я пробую самостоятельно вести передачу на ОРТ. Называется она «Другая жизнь».

-- А с Любимовым и Бодровым вы поддерживаете отношения? И как вам кажется, чувство «товарищества и дружбы», то, о чем хотела сказать Волчек, -- это уходящие понятия?

-- С Сережей я не общаюсь, а с Сашей изредка видимся. На встречи совсем нет времени. Но я не чувствую дефицита дружбы. То, что сейчас люди живут более замкнуто, не зная соседей, не говорит об их замкнутости. Зачем мне знать всех соседей? Кто мне интересен, тех я знаю. Кому интересна я -- подходят, говорят какие-то слова, и я на них откликаюсь. Но я берегу себя, мне жалко времени на пустые разговоры. Лучше я это время проведу не со случайными знакомыми, а с любимыми друзьями. А если кто-то и живет отшельником, так это от трусости. Или от того, что сказать ему нечего, и сам он никому не интересен. Что же касается театра, то я никогда не соглашусь с утверждением, что это «семья». Никакая это не семья. Здесь не все любят друг друга, не все друг другу интересны, здесь дружат группками. И это нормально.

-- У Ремарка в тексте есть интересные слова. Фердинанд говорит, что в жизни всегда побеждает наивный глупец, потому что он идет напролом, а умный знает о трудностях, они его настораживают. Вас эта мысль не гнетет?

-- Нет. Потому что я -- за глупцов. И вообще боюсь тех, которые называют себя умными и на все у них есть ответы. Недавно мне было предложение от одного умного режиссера. Послушала я его, ну такой он умный!.. Для меня просто слишком умный. Я честно призналась, что это не моя весовая категория и работа не получится. Лезть из кожи и доказывать кому-то, что я тоже умная, -- мне неинтересно. В общем, разговор не получился, для него я осталась дурой. Ну и пусть. Я такая, какая есть. Хотя я очень стараюсь быть и лучше и умнее. Но не все ведь сразу?

Фото Михаила ГУТЕРМАНЮ, Наталии ЛОГИНОВА и Сергея ПЕТРУХИНА